«Для тебя дорога, которую мы ведём, – это дорога в коммунизм, никак не ближе, а для меня она то, через что надо пройти, чтобы стать человеком.»
Сильный рассказ. Вроде бы он у Распутина первый.
Трое друзей сразу после школы отправились на строительство дороги. Во время лесоповала дерево упала на одного из друзей — Лешку. Нужно было срочно отнести его в больницу, а до больницы 50 километров. Несли на носилках, пешком. Дорогой обсуждали коммунизм, потому что нужно было занять Лешку, которому было очень больно и плохо. Говорили, говорили и говорили. Было тяжело, особенно тому, что нес носилки сзади и видел мучения друга. Сложилось такое ощущение, что Алексей просил разговаривать с ним вовсе не от боли, а чтобы наговориться вдоволь…
«Если я пройду через это и выдержу, а потом ещё пройду через две-три такие же дороги, я смогу потом уважать себя и идти куда угодно.»
- ЖАНРЫ 360
- АВТОРЫ 259 019
- КНИГИ 595 285
- СЕРИИ 22 287
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 557 361
Этим принципам она следовала всю свою жизнь».
Думаю, здесь к месту будет привести воспоминания Галины Николаевой, подруги Светланы со студенческих лет, о времени их общей юности.
«В Свете меня привлекало многое: её интересные суждения о прочитанном, всегда глубокие и часто неожиданные, её любовь к музыке, к которой она не без успеха пыталась приобщить и меня. В конце пятидесятых в Иркутске ещё не было симфонического оркестра, а вот исполнители приезжали самые известные, к примеру, Святослав Рихтер. А как мы любили областной драматический театр! Ни одной премьеры не пропускали.
Света увлекалась большим теннисом. Она прекрасно смотрелась на корте: стройная, загорелая, длинноногая блондинка. С нарядами, конечно, было непросто, но ей удавалось красиво выглядеть, перешивая какие-то наряды старшей сестры, из которых та выросла. Так и вижу её в синей шерстяной кофточке с матерчатыми заплатками на локтях, но зато какая походка! И как этот синий цвет подходил к её глазам!»
В начале следующего года Валентин Распутин и Светлана Молчанова стали мужем и женой, а 11 октября 1961-го официально зарегистрировали свой брак.
ВВЕРХ, НА ТЕЧЕНИЕ
Навыки журналистские и семейные
В молодёжной газете той поры почти все журналисты были начинающими прозаиками да стихотворцами. Первые два года работы в редакции Валентин участвовал в их бесконечных литературных посиделках скорее как читатель и слушатель, а не как сочинитель. Замечу, что его рассказ «Я забыл спросить у Алёшки» (позже — «Я забыл спросить у Лёшки») «вырос» из очерка, напечатанного в газете.
Но журналистом он с самого начала был плодовитым. В городе Распутин проводит едва ли только половину рабочих и выходных дней. Как и друзья по редакции, он не вылезает из командировок. Едет то в бурятский колхоз Усть-Ордынского национального округа, то в золотоносный Бодайбо, за восемьсот километров от областного центра, то в Тофаларию, высокогорный край обитания малочисленной народности, то в Братск, где заканчивается сооружение крупнейшей в мире ГЭС, то в заповедную тайгу, сквозь которую тянут высоковольтную линию электропередачи. Словно сама судьба предлагает корреспонденту Распутину вперемежку адреса «старинные», не связанные с громкими стройками, и новые, только что явившиеся на карте Восточной Сибири. Мол, посмотри, как люди жили испокон веку на дедовской земле и что принесла сюда новина. Заголовки газетных публикаций молодого журналиста очень показательны: «Голос ближних и дальних полей», «Всех понятней тайга», «Край возле самого неба», а рядом — «Сильные ждут сильных» (о бетонщике Братской ГЭС), «Эту жизнь раскрашивать не надо» (о строителе Мамаканской ГЭС), «Рассказ о лэповце Сашке» (о монтажнике линии электропередачи).
Читайте также: Как написать ссылку на инстаграмм
В конце ноября 1961 года у Распутиных родился сын Серёжа. Чувство отцовства Валентин смолоду ощущал остро. Наверное, сказывалось пережитое в детстве постоянное ожидание аталанскими мальчишками беды: был отец, а вот принесли с почты проклятый конверт — и ты стал сиротой. И мать, не раз принимавшаяся голосить в доме, никак не может привыкнуть к слову «вдова».
Уже в первые годы занятий литературой Распутин написал два рассказа о детстве: «Мы с Димкой» и «Мама куда-то ушла». В первом узнаваемо переданы характеры двух малышей военной поры, их почти взрослые заботы. А во втором тонко прорисовано поведение человечка, которого мама ненадолго оставила одного в квартире, и душа его с болью и страхом только начинает осознавать себя.
«— Мама, я проснулся!
Никто ему не ответил.
— Мама! — позвал он. — Я молодец, я проснулся.
Мальчишка подождал, но тишина не прошла.
Тогда он спрыгнул с кровати и босиком побежал в большую комнату. Она была пуста…
Мальчишка бросился на кухню, потом в ванную — там тоже никто не прятался…
— Мама, — как можно спокойнее сказал мальчишка, — я проснулся, а тебя нету.
— Тебя нету, да? — спросил он.
Его лицо напряглось в ожидании ответа, он поворачивал его во все стороны, но ответ не пришёл, и мальчик заплакал…
Он стоял посреди комнаты, и крупные тёплые слёзы выкатывались из его глаз и падали на крашеный пол. Потом, не переставая плакать, он сел…
Это продолжалось долго, а сколько, он не знал.
В конце концов он лёг на пол и стал плакать лёжа. Он так устал, что перестал чувствовать себя и уже не понимал, что плачет. Этот плач был так же естественен, как дыхание, и уже не подчинялся ему. Наоборот, он был сильнее его…
— Я больше не буду плакать, — сказал он себе. — Придёт мама, я буду молодец.
Он подошёл к кровати и одеялом вытер своё заплаканное лицо…
Надо было что-то делать. „Я сейчас поиграю, и мама придёт“, — решил он. Он пошёл в угол, где были все его игрушки, и взял зайца. Заяц был его любимцем. У него отклеилась одна нога, отец несколько раз предлагал мальчишке приклеить эту ногу, но тот никак не соглашался. С двумя ногами зайца любить было бы не за что, так он и оставался с одной, а вторая валялась где-то здесь же и теперь существовала сама по себе.
— Давай играть, зайка, — предложил мальчишка.
Заяц молча согласился.
— Ты больной, у тебя ножка болит, я тебя сейчас буду лечить.
Мальчишка положил зайца на кровать, достал гвоздь и ткнул им зайца в живот, делая укол.
Заяц к уколам привык и никак на них не отзывался…
— Нет, не так, — сказал мальчишка. — Теперь я буду зайкой, а ты маленьким мальчиком. Ты будешь меня лечить.
Он посадил зайца на стул, а сам лёг в кровать, поджал под себя одну ногу и заплакал.
Заяц, сидя на стуле, удивлённо смотрел на него своими большими голубыми глазами.
— Я зайка, у меня ножка болит, — объяснил ему мальчишка.
— Зайка, — спросил он потом, — куда ушла мама?
Заяц не ответил.
— Ты не спал, ты знаешь, говори, куда ушла мама? — потребовал мальчишка и взял зайца в руки.
— Говори, говори! — требовал он.
Заяц продолжал молчать.
Мальчишка швырнул его на пол, спрыгнул с кровати и, бросившись на зайца, стал его пинать.
Читайте также: Как открыть номер на авито
Заяц катался по полу, подскакивал, крутился, и мальчишка тоже подскакивал и крутился вокруг него и всё повторял: „Говори, говори, говори!“ — но заяц не отвечал и не мог от него никуда убежать, потому что он был с одной ногой. И мальчишка вдруг понял это. Он остановился. Он стоял и смотрел, как заяц, уткнувшись лицом в пол, беззвучно плачет. И он услышал этот плач. Он наклонился над зайцем, развёл руками и виновато сказал:
— Мама куда-то ушла.
И вдруг мальчишке показалось, что по лестнице кто-то поднимается.
— Мама! — закричал он, бросаясь к двери, но запнулся о кресло и упал. Он поднялся, прислушиваясь, но за дверью никого не было. И тогда мальчишка снова заплакал. Он плакал от боли и одиночества. Что такое боль, он уже знал. С одиночеством он встретился впервые».
Сын писателя Сергей Валентинович в разговоре со мной заметил, что в таком возрасте одного в доме его не оставляли, да и мал он был для расспросов.
Впрочем, это и не нужно, я думаю, писателю. Дело не в подробностях события, а в правде, убедительности поведения маленького героя. Тут включается душа автора.
Осенью 1961 года Валентин перешёл из «Молодёжки» в редакцию литературно-драматического вещания Иркутской студии телевидения. Думалось, что здесь будет интереснее: театр и словесность всё же ближе творческой душе. Но ожидания не оправдались. Как-то вместе с другим молодым журналистом Распутин подготовил передачу о сибирском писателе Петре Петрове, репрессированном в тридцатые годы. Авторы передачи использовали письма П. Петрова из тюрьмы жене. На предварительном просмотре материала председатель областного телерадиокомитета потребовал убрать из видеоряда и текста места, которые ему не понравились. Молодые журналисты отказались. Тогда начальник уволил обоих с работы, объяснив это словами: «Они гнут не ту линию».
Заводить отдельное имя и запоминать пароль специально для «Смены» вам не понадобится. Чтобы начать регистрацию, выберите один из популярных сервисов и введите свое имя пользователя.
Вы не зарегистрированы ни в одном из этих сервисов?
Ничего страшного, вас ждет классическая регистрация или логин на сайте «Смены».
- В Мой Мир
- Tweet
- В закладки
- Вставить в блог
- Версия для печати
- Постоянная ссылка
- Сообщить об ошибке
Этот рассказ принадлежит перу красноярского журналиста Валентина Распутина, участника семинара молодых писателей Сибири и Дальнего Востока, проведенного осенью прошлого года в Чите ЦК ВЛКСМ и СП РСФСР.
Мы вошли в город уже утром. Он стоял спокойный и выспавшийся, но мы уже ничего не замечали, ничего не слышали и не чувствовали. Мы шли посреди дороги, и нас обгоняли машины, не сигналя, не требуя посторониться. На нас оборачивались люди и, остановившись, провожали нас долгими и внимательными взглядами; они появляются у человека при встрече с несчастьем. Носилки уже не казались тяжелыми, спать не хотелось, усталости не было, было лишь тяжелое равнодушие, которое подчинило себе все наши мысли и чувства.
Мы не знали, где в городе больница, но мы и не спрашивали о ней. В таких случаях больница сама должна выйти навстречу человеку. Мы не торопились. Было поздно торопиться, и у нас не было сил: все убила дорога, длинная и холодная, и то, что случилось в дороге.
Еще год назад мне нередко снились сны, страшные, как несчастье. Когда я просыпался и находил себя целым и невредимым, я по странной привычке вытягивал перед собой руки и начинал сжимать и разжимать кулаки, словно благодарил таким образом свою судьбу за то, что со мной ничего не случилось. Быть может, и это тоже сон, только слишком затянувшийся, потому что я никогда еще так не уставал. «Если это сон, — решил я, — ни за что никогда не вспомню то, что произошло за последние сутки». Но я все это помню. Вчера тоже было утро, светлое и прозрачное, как окно ярко освещенной комнаты, когда на него смотришь из темноты. К восьми часам мы подошли в тому месту, где обрывалась лента дороги, которую мы вели, и уселись на жесткую траву, сгорбившуюся в ожидании снега.
Читайте также: Сколько процентов число от суммы
— Кому ты вчера писал письмо, Лешка? — спросил Андрей.
— Она еще не ответила.
Это случилось примерно через час после того, как мы начали работу. Я стоял в стороне и все видел. Сосна была очень высокая. Все время, пока пила вгрызалась в нее, она дрожала мелкой, боязливой дрожью, потом смирилась, успокоилась, слегка поклонилась своей зеленой остроконечной шапкой в ту сторону, куда ее хотели повалить, и вдруг, будто спущенная пружина, рванулась обратно, туда, где Лешка вырубал кустарник. У кого-то из пильщиков вырвался — я слышал это — короткий и сильный, как удар боксера, крик. Земля глухо ойкнула и сразу же замерла, будто приготовившись к новому удару. Лешки не было. Я подпрыгнул и увидел, как он вскочил с земли, но к нему со всех сторон уже бежали люди.
Лешка стоял перед нами, тихо улыбаясь, смущенный тем, что из-за него все побросали работу.
— Пустяки, — забормотал он, виновато краснея, — веткой задело. Пустяки. Вы не беспокойтесь. Я не знаю, почему упал, наверное, от страха. А так не больно.
И все сразу заулыбались и заговорили все, кроме мастера, который выругался сочным, как луковица, ругательством и пригрозил вместо обеда накормить нас правилами по технике безопасности.
Через десять минут мы все разошлись по своим местам, а еще через полчаса ко мне подошел Андрей и сказал, что с Лешкой что-то неладно. Лешка сидел на той самой сосне, которая сбила его с ног, и, задрав рубашку, смотрел, как синий круг медленно, словно чернильное пятно по белой скатерти, расползается по его животу.
— Что, Лешка? — спросил я и почувствовал, как на меня надвинулось ощущение беды.
— Ничего, ребята, ничего. — У него был вид мальчишки, вернувшегося домой с разорванной рубашкой после драки. — Ноет немножко, но до обеда пройдет. Честное слово, я знаю, у меня бывало так. Это не опасно. Вы идите, а я посижу чуть-чуть и буду помогать вам. Идите, ребята, идите.
Мы пошли к мастеру. Тот насупился и плотно придавил одну к другой губы. Он молчал минуты две, потом сказал, что до больницы почти пятьдесят километров, а трактор все равно должен работать, если бы свалилась даже половина бригады.
— Мы все трое из одной школы, — сказал он не очень-то кстати, но мастер понял его и, кажется, даже обрадовался тому, что выход найден.
— Вот вы и пойдете. Возьмите с собой плащ-палатку и топор.
Мы уходили, когда солнце забралось уже высоко и грело вовсю. Лешка долго не хотел ничего и слышать о больнице, пока Андрей не прикрикнул на него и не сказал, что здесь с ним придется возиться всей бригаде, а работа будет стоять. Этого Лешка не мог перенести: он всегда боялся быть для кого-нибудь помехой или обузой. Но ему как будто и в самом деле стало лучше, и он без видимого труда шел рядом с нами.
